"Кое-что из дневниковых записок Р. Шебалина, ангела"
Глава 14.
"Pоман в стихах - 5".
Когда время придет умирать,
Мне бы очень хотелось стать
Одним из тех фонарей,
Что стоят у твоих дверей,
Чтобы ты не была одна,
Когда ночь тиха и длина.
Или там, где темный причал,
Я бы ночь напролет стоял,
Чтобы плыл над водой огонек -
Для того кто так одинок...
...Я бы мог заглянуть в то окно,
Где так тихо и так темно.
Я всю ночь охранять готов
Мою дочь от кошмарных снов.
Да, да, да, я хотел бы стать,
Когда время придет умирать,
Фонарем, который горит,
Когда весь мир уже спит,
И всю ночь напролет с луной
Говорит о тебе одной.
Дм.Умецкий "Вальс для Марии".
/ноябрь 1997г., продолжение/
Общение с нотной грамотой, с теорией литературы
постепенно привели его к простой истине: все, - и мысли, и
чувства, и поступки, и что-то, чему нет еще названий и
характеристик, - все это можно разложить по полочкам, всему
этому можно дать оценку, справедливое и дельное объяснение.
Да, объяснить можно все. Самые нелепые безумства,
самые странные речи, самые неожиданные решения тех или иных
задач, проблем. Попробуйте, ведь это не страшно.
Мир, тонкий романтический, мир аур и монад, мир
любви, несомненно, тот час же померкнет, скукожится - отомрет.
Зато в чистом, равномерно освещенном пространстве, вы - как
достойно - сможете наслаждаться величием своей души и верностью
своего тела! Ни одного лишнего жеста, ни одного безумного
слова.
Однажды ангелу приснился такой сон.
По бесконечной асфальтовой пустыне, взявшись за руки,
дружно маршировали отряды совершенно одинаковых трехкрылых
андрогинов. Солнца не было, но был свет. Откуда-то (но
ниоткуда) лилась тихая мягкая музыка. И кто-то сказал: смотри,
вот это - любовь.
Ангел проснулся и подумал: моя несбыточная мечта...
В тот миг ангелу показалось, будто он совершенно
одинок. Он с удивлением посмотрел на тело. Тело открыло глаза и
улыбнулось.
- Доброе утро.
- Я видел очень красивый, почти научный, сон.
Он встал, подошел к окну и отдернул штору. Волны
яркого света ринулись в комнату. Ослепительно песчаного цвета
волосы тела рассыпались по его плечам. Оно тоже встало и
подошло к ангелу.
- Как тепло.
На маленький балкончик за окном прилетели воробьи, по
комнате замелькали тени.
- Давай кормить воробьев?
- Давай.
*
"Столько раз повторялось одно и то же. И опять. И
опять. И они вновь расстаются и встречаются вновь. Это уже -
кто? Нет, ты - опять. Я перестаю различать тебя. Видеть тебя во
всех и во всем - не самое страшное ли наказание? Но я ведь ни в
чем не виноват перед тобой! Или моя вина - в моей любви? Или я
снова пытаюсь оправдать свое непостоянство, свою беспричинную
беготню от тебя - к тебе. Только ты об этом не знаешь ничего."
Вероника?
Как смешно посвящать стихи той, которая не прочтет их
никогда. Как смешно.
Порой я пытался делать вид, что мне тяжело, тошно,
иногда - что мне и легко, и весело. Внутри - почти всегда
оставался совершенно безмолвным и - безучастным к себе.
Сейчас я выражу негодование. Или сейчас я кого-то
пожалею.
Вероятно, как и все малоэмоциональные люди, я пытаюсь
всем доказать, что живу на некотором эмоциональном пределе. Я
могу нелепо рассмеяться и вдруг - замереть, словно ящерица на
камне. Слежу за "публикой" одними глазами. Чтобы также вдруг -
что-то выкрикнуть и - убежать, с видом делового... геккона.
Убежать, потому что - как правило - не знаю, что делать дальше.
Может быть, во всех окружающих меня людях я вижу исключительно
"подопытных кроликов". Или - я так вру себе. От "кроликов"
обычно не ждут высокой любви.
Очень смешно.
Иногда мне кажется: я знаю, что такое любовь.
Или знал.
С кем я сейчас говорю?
Тело меня не слышит.
Я не хочу, чтобы оно меня слышало. Я закрываю глаза.
*
Как мучительно тяжело было говорить с тобою серьезно
- не привык, - будто грублю. Как будто оскорбляю тебя. Вырываю
из себя нелепые слова и - бросаю к твоим ногам.
Тебе так не скучно?
Слегка одурел от этого таинственного бессилия.
Забарматываюсь.
Эти дурацкие слова порхают вокруг меня, словно
безумные бабочки Бастиана Букса.
Давно ушли из жизни - из моей жизни или из жизни
пpосто - те люди, с котоpыми мне интеpесно было "немножечко
жить". Поколение 80-ых pазметали, pазмазали по пpостpанству, по
вpемени - точно бомба взоpвалась. Многие не выжили. Многие
выжили, но... лучше бы они умеpли. Я жесток? Нет, не я, - они.
Многие из них оказались пpедателями. Конечно, было бы
бессмысленно пpиказывать или даже лишь только - советовать им:
не покидайте. Но ведь я не пpиказываю и не советую, мне пpосто
чуточку обидно - они бы могли уважать то, что дало им жизнь. Я
отпускаю многих. Вас больше нет, милые мои, как нет и меня -
для вас. Мы уже никогда не встpетимся, никогда не pазговоpимся
о пустяках и никогда уже, вдpуг, словно чем-то поpаженные, не
умолкнем, не посмотpим туда, ввысь, где плывут мягкие, добpые,
будто игpушечные, облака из детских мультфильмов. Вы не увидите
вновь эти облака. И я их не увижу. Эти облака, это бесконечно
стремительное небо летит только над теми, кто - вместе.
...И вот уже они все смотpят ввысь. Кто-то помахал
шляпой и кpикнул: эй, возвpащайтесь! Кто-то pассмеялся: они
ведь не улетели, смотpи, вот они - всегда.
Однажды и навсегда.
Словно он и она: я и ты. Жаль, что так не бывает.
*
Все следующие дни ангел тщетно пытался не думать о
случившемся. Где-то на день десятый - вдруг: а не примстилось
ли все это? Как проверить? Позвонить?
Но там всегда был - автоответчик с определителем.
А, конечно, - позвонить из автомата. Но надо тогда -
к метро - купить жетончик.
Завтра пойду в институт, куплю по дороге жетончик.
Как тепеpь жить? И зачем?
*
/декабрь 1997г./
Хорошо, что взял с собой плеер.
...Почему-то слишком часто задумываюсь о смерти. Это
опасно. Когда-нибудь подобные досужие размышления сыграют со
мной злую шутку. Опасно. Надо больше читать газет,
интересоваться политикой.
Окончились пары в институте.
Постепенно опустели аудитории.
Ангелу нравилось ходить по пустым коридорам
института. Ангелу нравилось, что эти коридоры узкие - с детства
ангел страдал агорафобией.
Все давно уже ушли, а он все еще сидел на своей
последней парте в 17-ой аудитории.
"Если сейчас кто-то войдет и застанет плачущего
двадцатисемилетнего придурка, то подумает... что он подумает?
бред какой-то!.. Надо бы идти. Умыться, одеться и идти. Нет, не
домой. Дома опять сяду за компьютер - до ночи, ну, может
позвоню кому, а так - "тетрис" до глубокой ночи. Надо пойти
погулять. Зайти на Калининский, спуститься к Девичьему полю,
может, дойду и до Воробьевых..."
Вахтеру (тот обходил опустевшие аудитории) сказал,
что сегодня - репетиция. Слушал плеер. Наумов ангела
успокаивал. Ангел любил длинные красивые песни.
...Вот так и кончаются эти
Печальные сказки,
Но из утренней спеси
Я попал в атмосферу
Предвечернего страха,
Что так огромна, но
Мелкодисперсна.
И устав, я женюсь на девчонке
Из дома напротив.
Отчего же ты против?
Мама, если нет больше сил вот так жить
И писать
Все эти проклятые песни,
Все эти печальные сказки...
Когда плеер умолк, (батаpеек хватило лишь на полтоpы
кассеты) ангел оделся и вышел из института.
Уже глубоко стемнело.
Мягкими хлопьями падал снег. Слегка шевелилась на
мерцающем снегу тень Герцена. Ангел вошел в сияние прожекторов
над памятником. На миг показалось, что сюда, к нам, с дикой
скоростью летит что-то... Космический корабль?
Ангел улыбнулся. Он-то знал точно.
"Никаких космических кораблей не существует."
Троллейбус довез его до метро "Кропоткинская". Он
купил мороженое и спустился в метро. Ему нравилось бывать в
метро. Еще маленьким мальчиком, он обожал, добираясь куда-либо,
выбирать маршруты подлиннее, позаковыристее, с большим
количеством переходов и пересадок.
Ангел ел "Фили" и ходил по станции.
"Они все думают, что я кого-то жду, а я никого не
жду. Если кто подойдет и спросит, я так и отвечу: я никого не
жду. Я дождался всего. Я ем мороженое, а мне это нельзя. Я ем
мороженое, потому что у меня хорошее настроение. А почему у
меня хорошее настроение? Потому что скоро мы играем в
"Форпосте" на новогоднем вечере. Но ведь я не люблю Новый год.
Ну и что? Зато сыграем концерт. Оттянусь, поваляю дурака..."
Самовнушение не помогало. На душе по-прежнему было
грязно и погано. Должного эффекта не оказывало и мороженое.
"Может, наесться до воспаления легких? А концерт?
Нет-нет, я-то привык заболевать под Новый год, но ни зрители,
ни коллеги по ансамблю ни в чем не виноваты. Значить, болеть
пока нельзя. Заболею после."
Заболеть ему было легко - пpостужался, что
называется, от ветеpка. Было ли это настоящим самовнушением, он
уже не понимал. Впpочем, на учете в тубеpкулезном диспансеpе
еще состоял, о чем очень любил с печальной улыбкой pассказывать
малознакомым людям.
...Он смотрел на высокие величественные серые потолки
станции "Кропоткинская" и думал: "гениально, какая легкость и
четкость линий! Надежность и в тоже время - ощущение полной
бесконечности. Не то что - рядом!"
Ангел внутренне содрогнулся - рядом, наверху, стояла
Чернильница федерального значения, дебильнейший из храмов -
храм им.Христа-Спасителя.
Храм этот внушал ангелу такие же чувства, какие,
вероятно испытывал Монгров по отношению к, скажем, Леди
Шарлотинке. Нельзя сказать, что ангел презирал православие,
нет, - он вполне спокойно относился ко всем религиям, он готов
был понять, для каких именно политических целей власти
воздвигли почти в центре Москвы этот полубутафорский кошмар, он
все понимал, но... Но если бы он получил возможность взорвать
сие творение - взорвал бы, без всяких зазрений совести.
"Еще бы, вот живет партийная старушка где-то рядом,
атеистка, видит - как на ее кровные пенсионные наворачивают
эдакую помпезность, при чем тут религия? Ей кушать хочется, а у
нее отобрали деньги, и теперь за ее счет подымают духовность
тех, кому плевать на вскормившую их страну. Добре-добре,
найдутся лихие люди - взорвут эту гадость. Рядом - гниет
"Ленинка", рушится Дом Пашкова, Арбат в парфюмерный салон
превратили, нет, они строят! и, главное, - что? Церковь! Мало в
Москве крестов понаставлено! Логики ни на грош. На Василия
Блаженного денег у них не нашлось, а тут - нате вам... Ну
ничего, строители, думаю, простенькой сковородкой в аду не
обойдутся, поджарят так, что дай боже!.. Пойду-ка на воздух. А
то - все какие-то гадости в голову лезут..."
Ангел вышел из метро и зашагал вниз по Пречистенке.
Снег уже не падал, а летел, снежные вьюны играли, путаясь под
ногами, забиваясь под длинные полы черного пальто. Ангел снял
шапку, - снег, теплый декабрьский снег, удивительно прояснял
мысли. Думалось охотно и свободно. О дальнейшей, само собой -
печальной, участи храма Христа, о предстоящих экзаменах и
концертах, о недавно перечитанном Метерлинке, о ветре, о
снеге...
...Это нелегко - в суете за счастьем
Я каждый час ловлю себя на том,
Что собираюсь слишком далеко
И каждый миг на том,
Что слишком тщательно высчитываю шансы
Я не плебей, я не плейбой,
Мне по судьбе бы быть с тобой... babe...
Это нелегко, не хватает духу,
Всегда есть кто-то, кто играет нашим страхом
Всегда есть кто-то, кто вскрывает наши
ненаписанные письма
Ты спи с ним, ты спи с ним,
И пусть вам будет пухом
Весь этот прах, весь этот прах...
Ooh, babe!
Я уже не тот, чтоб идти наперекор
Небо! Разве у меня нет права на покой?
Мама! Разве у меня нет права
Умереть красивым стариком?
Я плачу, я плачу.
Наверно, все могло бы быть иначе, babe...
Ю.Наумов "Baby Blues".
...Сны, стpанные путаные сны, всегда крались за ним.
Поджидали его в темных подворотнях, стерегли в мрачных
подъездах.
Родившись раз, - они уже не оставляли его никогда.
Они знали его, они пришли в этот мир с ним, еще ребенком, но
когда он умрет, они - покинут его, они - отныне и навсегда...
на этой земле.
Ангел уже почти бежал к Зубовской площади. Маршрут
прогулки теперь был ему ясен: Новодевичий.
На Большой Пироговке он резко свернул вправо.
Вошел зачем-то в дом. Хлопнула за ним дверь. В
темноте, в глубине лестницы, там, наверху, спорили какие-то
женщины... Заплакал ребенок. Зазвякали ключи, лязгнул замок. И
вдруг все смолкло.
"...А ведь я слышу воздух подъезда. Здесь живут
счастливые люди, что я знаю о них? Они едят котлеты, пьют
молоко и смотрят телевизор. Ждут, верят, любят. Что станется с
ними после моей смерти? Неужели и этот сырой сумрак, и эта
лестница, и эта тишина - все исчезнет, пропадет, канет? Неужели
никто из них так и не узнает обо мне ничего? Все рассыпется.
Жаль."
Через второй, черный, выход - вышел во двор. Во
дворе, на лавочке у детской площадки, двое в спецовках
выпивали. Снег уже не летел, не кружился - плавно и тяжело
падал. На детскую площадку, на деревья, на людей, на железный
остов игрушечного корабля, на океан, на землю, на мир...
Ангел повернулся и пошел обратно в дом.
Минул подъезд. Вновь та же улица.
"Вот бы если вдруг - оказалась другая улица, даже в
другом городе. Прошел сквозь дом, а там - другой мир... Или он
и вправду уже другой?.."
В том дурацком дворике, балансируя на ржавой
конструкции игрушечного корабля он впервые признался ей в
любви.
Проехала машина. Зажглись окна на пятом этаже. Где-то
завыла сирена.
Ангел торопился, он знал: нельзя опоздать - обманут.
Вниз, к пруду, к реке. Скорее.
"Она обнимает... облако..."
Быстро прошел мимо уток.
"А теперь... переходим к горизонтальному полету..."
Как давно! Как все это было давно!
"Grand control... to major Tom..."
Вдалеке, в темноте - по мосту прогрохотал поезд.
Ангел рассмеялся; пошел на шум поезда.
Путь освещали фонари. Смотрел под ноги и улыбался.
"Где-то здесь pосли клены."
Какие смешные чуть занесенные снегом тpещинки в
асфальте!
Внезапно стало тяжело дышать, ангел pезко выпpямился
и pванул узел шаpфа. С ужасом заметил, как с бешеной скоpостью
полетел вверх лежащий там, внизу, скрюченный, мертвый кленовый
лист.
Удаpа об асфальт уже не почувствовал.
"Эй, что тут... - Вам помочь?.. - А что случилось? -
Да вот... - Вам помочь?.."
Рассудок вернулся мгновенно. Встать, извиниться или
полежать еще? Асфальт пахнул какой-то дрянью.
"Собаки, что ли?.. Может быть, мне окреститься?
Сходить в церковь, принять христианство? Какой резон? Вот они
там посмеются, когда узнают, что я - ангел. А я тут разлегся!"
"Пьяный? - Кому-то плохо? - Наркоман это, я вам
говорю! наркоман! их вчера во "Времечко" показывали, точно
такой! - Что-что? - Может, скорую вызвать?.. А что случилось?"
Опять хотелось смеяться.
"Они ведь и вправду вызовут. А заодно и милицию.
Милиция, милиция... Меня могут там избить, но не убить же...
Подставить себя, как будто я банк ограбил. Или на самом деле
ограбить? Нет! я ведь могу сказать, что убил тело! Нет-нет, так
не правильно, не честно, еще попаду под 103-ию статью,
"умышленные убийство", или даже - с отягчающими, 102-ая, пункты
"г" и "е", это если бы я изнасиловал тело, хотя, если все-таки
по 104-ой, там до пяти лет, вот бред! Кажется, это - по старому
Кодексу... Или нанял киллера. Нет, зачем же! Не телу, - себе!
Ну конечно!"
Во внезапно нахлынувшей на него, изнутри, смутной
радостной теплоте - он чуть не захлебнулся. Как просто! Боже
мой, как просто!
"...Постойте, я врач... Что тут?.."
- Вы можете говорить?
- Да, у меня от снега закружилась голова...
- И все?
- И все.
- А травку-то небось...
- Я никогда не употреблял никаких наркотиков. Просто
закружилась голова.
- Идти сможете?
- Да, конечно. Спасибо.
Ангел наймет для себя киллера. И он ангела,
разумеется, убьет. "Интересно, сколько это стоит?"
Я нашел, Вероника.
Музыкант, математик.
Есть лишь ритм, - соединяются знаки; искусство -
бесконечные соединения знаков; мне неинтересны эмоции, потому
что они не обладают твердостью форм; а я должен жить, извлекая
звуки из знаков.
А тела теперь нет.
И, значит, свободен. А убийца ушел, улыбнулся только
на прощанье и ушел.
И все; и никого больше нет.
*
Когда огонь догорает, говорят,
глядя на последние искры: вот уходят
школьники, после последней же искры
восклицают: а вот ушел и учитель.
Датская присказка.
/январь 1998г./
666 + 666 + 666 = 1998.
Начался снова новый год.
Просто замечательно. Какие легкие чистые числа, и
сколько - в них. Гораздо больше, чем в каждом из людей.
"Время, мое время, совершив надлежащий круг, весной,
уведет меня с собою, этот год - должен быть последним. Десять
лет - срок. Вполне достаточно для настоящей жизни. Вполне."
Но он опять и опять вспоминал день убийства,
возвращаясь к нему мысленно снова и снова, он смаковал, как
смакуют древнее вино, свои - те - ощущения: как он хотел тело,
уже мертвое, поцеловать или даже... Вспомнив однажды такое в
метро, он рассмеялся зло, громко - ему стало страшно. На
станции выбежал из вагона, остановился посреди платформы.
"Что я с собой делаю? Его теперь не вернешь. Мне надо
их всех забыть, уничтожить!.."
Он хотел сойти с ума: лечь посреди платформы на
холодные плиты и завыть - от тоски, от бессилия: что с ним? что
с ним? - он убил человека! Нет.
Нет?
Он убил тело, которое любил больше жизни, ради
которого он отказался от той, единственной, ведь они любили
друг друга... Значит, не больше жизни? Больше! Но тело бросило
его! Но это же нормально, так же бывает. Но он из-за него
предал Веронику! Значит, он сам виноват....
"Значит, я сам во всем виноват."
А вдруг он все сделал не правильно?
Ангел стоял посреди платформы "Смоленская" Филевской
линии и думал: решал уравнение. Нет, конечно, он ни в чем не
виноват, он лишь исполнил предназначение, он сделал то, что на
его месте сделал бы любой; наконец-то он поступил как человек.
Как нормальный человек, понимаете?! Значит, путь откpыт.
Значит, механизм известен.
Свободен.
